Юрий Малышев. Спасенная отрасль
26 февраля 2020 г.
В 2019 году лауреатами Премии Правительства Российской Федерации стали пятеро ученых Отделения наук о Земле РАН. Среди них – доктор технических наук, профессор, академик Российской академии наук Юрий Николаевич Малышев. Его проекту присуждена Премия Правительства РФ "За успешную реструктуризацию угольной промышленности России". Об этом важном событии и о том, как удалось спасти важнейшую отрасль страны – наша беседа.
СПРАВКА
Ю. Н. Малышев – российский ученый, специалист в области горнодобывающей промышленности. Академик РАН (2011), президент Академии горных наук, директор Государственного геологического музея им. В. И. Вернадского РАН (2012–2015), президент Государственного геологического музея им. В. И. Вернадского РАН (с 2015), лауреат Государственной премии Российской Федерации (1992), Премии Совета Министров СССР, Премии Правительства РФ, Премии Ленинского Комсомола, Золотой медали Дизеля.
Прошел трудовой путь от подкатчика на шахте им. Ворошилова в Прокопьевске (1950-е годы) до Председателя Комитета угольной промышленности Министерства топлива и энергетики Российской Федерации (1991–1993 гг.), Президента компании «Росуголь» (1993-1997 гг.)
– Юрий Николаевич, в переломных 90-ых Вы возглавляли компанию "Росуголь", которая в обстановке шахтерских забастовок пыталась навести порядок в отрасли и сохранить интересы шахтеров. Вы были участником практически фронтовых событий. Что заставило Вас посвятить себя этому неспокойному делу?
– В годы перестройки правительство Гайдара считало, что рынок сам приведет себя в порядок. Они закрыли тысячи заводов. Просто закрыли, и все. Страна практически потеряла целые отрасли.
Вот я был в Бурятии, там рудник когда-то добывал вольфрам. Его просто бросили и разворовали. А ведь там до сих пор живут люди в поселке – кто-нибудь о них подумал?
Мы же – не бросили вот так ни одной шахты. Когда закрывали, мы создавали новые производства для трудоустройства людей, делали вторые пенсии, шахтерам из районов Севера предоставляли жилье в теплых краях. Мы всеми силами заботились о людях, несмотря на то, что было сильное сопротивление и огромный дефицит финансирования, ведь тогда нефть стоила 11-12$. Людей баламутили различные любители "ловить рыбу в мутной воде".
С помощью высокопрофессиональной команды "Росугля", которая в то время работала на износ, нам удалось сохранить угольную промышленность России, взяв всю ответственность на себя. Правительству того времени было не до того.
Те, кто ведал многими другими отраслями, этого не сделали. А ведь они должны были создать такие же команды, как у нас была в "Росугле", и по хозяйски подумать: вот это, неперспективное, мы закроем, вот это, перспективное – откроем и разовьем. Им проще было просто бросить все на самотек.
– Почему Вы так не поступили?
– Потому что речь шла о человеческих жизнях. Когда я пришел руководителем в "Росуголь", каждый день на шахтах погибал человек. Каждый день! Были шахты, которые я называл шахты-убийцы. Там по 10 человек в год погибало. На тот момент в отрасли работал 1 млн 100 тыс. человек. И по статистике на каждый миллион тонн угля, который добывался, погибал 1 человек.
Когда я с профсоюзами спорил (были разные отношения с профсоюзами, когда мы закрывали шахты), я им говорил: "Для вас похороны погибших шахтеров – это просто пункт работы, а для людей?". В споре рождается истина, и мы находили решения.
А сегодня гибель человека в шахтах стала большой редкостью. Я считаю, это – самое главное, что мы сделали. Теперь в отрасли работает 136 тыс. человек, добывается больше угля, а погибает 0,017 чел.
- Можно ли сказать, что Вы начали реструктуризацию под давлением Всемирного банка?
– Ни в коем случае. Да, они навязали России свою программу закрытия шахт в обмен на выплату круглой суммы. Но у нас с ними были разные задачи. Мы знали, что, проводя реструктуризацию, надо не только закрывать шахты, но, одновременно, развивать новую угольную промышленность, спасать отрасль. Кстати, одной из причин моего отказа занять пост первого заместителя министра энергетики стало несогласие с политикой Мирового банка.
Из положительного: представители Мирового банка организовали мне поездку в Америку для знакомства с современной угольной промышленностью. Закрепили за мной вертолет, самолет, возили туда-сюда. Я видел шахты, в которых есть профсоюз, нет профсоюза. Они открывали мне глаза. И были правы. Я к ним здесь никаких претензий не имею – они мне открыто говорили: «Вот, смотрите, какая шахта, какая производительность, сколько людей, как они работают и как живут».
Мы должны были сделать так, чтобы и в наших шахтах было не хуже. И мы заложили новые угольные шахты, которые сегодня, кстати, работают на высоком мировом уровне.
– Юрий Николаевич, Ваша битва за отрасль как-то связана с тем, что Вы прошли все ступени шахтерской карьеры?
– В жизни все взаимосвязано. Я пошел работать на шахту сразу после школы. Так что, к тому моменту, когда я стал руководителем отрасли, я знал угольную промышленность, как свои пять пальцев. Судьба провела меня, как будущего горного инженера, по всем угольным бассейнам страны – я был в Воркуте, Караганде, Донбассе. Работал в забоях по 2-3 месяца. Я все видел. Я знаю, как работают в Донбассе молотками на пласту 0,6 м. Я знал, как работают в Караганде на мощных пластах под газом. Я знал, как добывают уголь в Кузбассе и на Севере в Воркуте.
И я видел опасность этого труда. Когда в вертикальные «печи» (так называются выработки для спуска угля) и у застрявших бревен становился человек, и пропускал через себя уголь. Когда, нарушая все нормы безопасности, туда закладывали взрывчатку для того, чтобы уголь проходил – и это приводило к взрывам газа. Все было. И я все это видел.
После окончания института, работая горным мастером на шахте «Зыряновская», мне пришлось быть очевидцем первого в моей профессиональной деятельности погибшего. Его фамилия была Пачин. Он был сравнительно молодой мужчина. Его завалило. Помню его тело, когда выносили. Помню похороны, как выносили гроб через окно барака, потому что двери были слишком узкие... Это все глубоко врезалось в память.
И когда мне доверили руководство компанией «Росуголь», я считал своей первой обязанностью закрыть шахты, опасные для людей. До меня ведомство возглавлял очень сильный инженер, мой товарищ. Он мог начать эту работу, но он этого не делал. Или, министр угольной промышленности, который был до меня – Михаил Иванович Щадов – он вообще считал, что все шахты должны работать. Когда мы начали их закрывать, Щадов везде выступал и говорил: «Я его посажу». И эту точку зрения разделяли многие.
- То есть, Вы шли против генеральной линии Правительства, когда закрывали аварийные шахты?
– Генеральной линии не было. Мы внесли ее в правительство. Я сказал председателю Правительства РФ Виктору Степановичу Черномырдину: «Надо закрывать». Он ответил: «Делай».
Так что, реструктуризация угольной отрасли – это была моя собственная инициатива, и провела ее наша команда. В компании "Росуголь" собралась команда, которой не было ни в одном министерстве того времени. У нас было восемь докторов наук. Все они потом состоялись и стали успешными бизнесменами или государственными деятелями. Краснянский, Яновский, Гаркавенко, Никишичев, Зайденварг и другие. Их собрал я.
Нам, конечно, было тяжело. На площадях стояли люди – забастовщики. Пресса была купленная, гадости писали. Если поднять, что тогда писали обо мне и компании, можно с ума сойти. Но другого выхода, как закрыть шахты, не было. Мы эту программу сделали. Это была большая научно-практическая работа.
– На сегодня проект реструктуризации угольной промышленности России завершен?
– Процесс еще идет. В этом-то и вопрос, что мы разработали канву, по которой нужно идти. И угольная промышленность сегодня идет по этой дороге. Закрывая и открывая, внедряя новое. Это все – процесс реструктуризации угольной промышленности.
Когда мы это сделали, мы поняли, что проведена колоссальная работа. И сегодня признано, что угольная промышленность – единственная отрасль России, которая провела такую реструктуризацию, в связи с переходом к рыночной экономике. Есть мнения, что, если бы Россия провела такие реструктуризации в других отраслях, мы бы жили сейчас, как в Швейцарии. Это, на мой взгляд, точное мнение.
Все экономисты мира признали уникальность проделанной работы. Люди, которые были со мной, и отдавали себя, заслужили того, чтобы их большой труд на благо страны был отмечен.
Подавая проект на премию Правительства РФ, я хотел доказать значение заслуг моих товарищей, которые работали в этой отрасли.
– Сегодня Вы являетесь президентом общественной организации "Академия горных наук", занимаетесь популяризацией горного дела и работой с молодежью в качестве президента Государственного геологического музея им. В. И. Вернадского РАН. Какие задачи решаются здесь?
– Мне предложили возглавить музей в 2010 году. Помню, пришел сюда - кругом разруха и запустение, музей тогда работал 3 дня в неделю, а летом 2 месяца вообще был закрыт. В тот день в "синем зале", на ободранных стульях, собрался коллектив, человек 70. Я им говорю: "Нужно сделать музей красивым и интересным, чтобы сюда ходили дети. Я буду считать свою миссию выполненной, когда из музея смогу разговаривать с мальчиком в яранге. И когда он сможет спросить: "Я нашел камень, что это такое?".
Тогда меня никто не понял. Но прошло время, и сегодня музей работает круглогодично 6 дней в неделю. Провели ремонт. Сделали кафе. У нас своя телестудия, 46 университетов на линии, мы ведем свои передачи, где выступают академики, бизнесмены, политики.
Мы проводим различные детские конкурсы, такие умные детишки подбираются! Много работаем с детьми с ограниченным физическим развитием (слепыми, глухими). Я наблюдал, как постепенно оттаивал и загорался идеями коллектив. И сейчас этот музей из совершенно неизвестных вошел в десятку лучших московских музеев.
Сегодня, когда престижными считаются профессии работников банков, финансистов, торговцев, мы в музее занимаемся подъемом престижа горных инженеров и геологии в целом.
Приходит новое поколение миллениумов. Это люди, выросшие в информационном поле. И государство должно это понять и по-другому ставить задачи.
Надо менять управление процессом в шахте. Австралийцы к этому уже пришли. Они управляют машинами дистанционно, в том числе под землей и на расстоянии 500 км. Сегодня надо готовить инженеров-операторов, которые будут сидеть в Москве и управлять работой машин в Норильске. И в ближайшее время МИСИС объявит набор на такую новую специальность.
Если изменить психологию и подходы к новому поколению, тогда молодежь придет работать в горную промышленность, и отрасль будет жить и развиваться.
Беседовала Татьяна Пономаренко