Сергей Зилитинкевич: "Мне нравятся еретические идеи"
16 января 2020 г.
15 января в Геофизическом центре РАН состоялась рабочая встреча с крупнейшим специалистом по геофизической турбулентности и физике планетарных пограничных слоёв в атмосфере и гидросфере, профессором Финского метеорологического института Сергеем Зилитинкевичем.
СПРАВКА
С. С. Зилитинкевич – профессор Метеорологического института Финляндии (FMI), руководитель исследовательской группы института по исследованию систем атмосфера-биосфера на физическом факультете университета г. Хельсинки, главный научный сотрудник Института географии РАН, профессор Московского, Нижегородского и Тюменского университетов. В область научных интересов профессора входят геофизика, метеорология, океанология. Подготовил более 25 кандидатов наук и PhD в России и европейских странах. Является создателем 7 лекционных курсов, преподавал в университетах Германии, Швеции и Финляндии. Масштаб толщины ночных пограничных слоев, введённый в его работе 1972 года известен как «масштаб Зилитинкевича». Лауреат высшей премии в области метеорологи: IMO Prize (2019)
- Сергей Сергеевич, как Вы оцениваете результаты сегодняшнего визита?
– Целью встречи было знакомство с институтом и обсуждение возможного сотрудничества в области анализа Больших Данных. Геофизический центр РАН произвел на меня очень приятное впечатление, так как имеет свое ярко выраженное лицо. Во многих российских институтах видно угасание, а здесь наблюдается развитие в мировом контексте. И – никакого пессимизма. Приятно посетить такое место.
Встречаясь с коллегами, нередко замечаю, что принято сетовать. Даже в учреждениях, которые хорошо работают и имеют неплохие условия. Атмосфера твердого оптимизма – скорее приятное исключение. Она неизменно радует на Географическом факультете МГУ, в коллективах институтов Географии, Прикладной физики и Вычислительной математики РАН, с которыми я тесно сотрудничаю. А сегодня я в полной мере ощутил ее в Геофизическом центре РАН.
Думаю, что жаловаться – это вредное и бесперспективное занятие. Я в своей жизни испытывал большие, казалось бы, катастрофические трудности. Но, оглядываясь назад, прихожу к убеждению, что все, что происходило, в конечном счете работало мне на пользу. Жизнь вообще наполнена непредсказуемыми событиями, и правильная позиция – это извлекать из них пользу.
– Как, например, та "двойка", из-за которой Вы в свое время не стали математиком и ушли в метеорологию?
– Да, это был один из первых ударов, от которого я только укрепился. Я был студентом на кафедре теорфизики и матфизики физфака ЛГУ. Предполагалось, что по окончании университета я поступлю в аспирантуру, и моим руководителем будет Ольга Александровна Ладыженская выдающийся математик (впоследствии академик, а в то время самый молодой профессор МГУ). Так бы оно и произошло, если бы не мой интерес к философии: античной, западноевропейской и русской религиозной философии серебряного века, но отнюдь не марксистско-ленинской, которую все мы обязаны были изучать. На университетских занятиях по философии, я не мог отказать себе в удовольствии поправлять преподавателя. Помнится, оспаривал его комментарии к Беркли и Юму... Я-то читал сочинения, о которых шла речь, а наш "философ" читал лишь их марксистско-ленинскую критику. Собственно главным ”философским” произведением, подлежащим изучению, был "Краткий курс истории коммунистической партии". На кафедре философии меня запомнили; и на выпускном госэкзамене по истории партии поставили мне "двойку". В результате я не получил диплома. Об аспирантуре в ЛГУ не могло быть и речи. Как недоучившийся студент, я не подлежал и распределению на работу. Я не знал, что делать. И тут мне позвонил и пригласил на работу в военном метеорологическом институте его научный руководитель – капитан первого ранга и профессор метеорологи Иван Матвеевич Безуглый. Спасибо ему – очень хороший был человек и настоящий профессионал.
Вот так от математики я перешёл к физике атмосферы и океана, затем шире – к метеорологии, океанологии, теории климата, наконец, к новой междисциплинарной науке о системе климат-биосфера-техносфера, образующей, возможно, единственное место во вселенной, пригодное для существования человечества. Я уверен, что это именно такая научная карьера оказалась для меня наиболее подходящей. Главные темы моей работы, турбулентность и турбулентные планетарные пограничные слои, с течением времени становятся все более востребованными. Система климат-биосфера-техносфера как бы "упакована" в планетарный пограничный слой, причем турбулентность служит главным механизмом связи между физическими, химическими и биологическими явлениями, управляющими системой.
Я не математик по складу ума: математика требует очень строгой научной дисциплины, а меня привлекают еретические идеи. Мне больше нравится нарушать стандарты, чем им следовать. Для меня самое интересное в науке – ревизия устаревающей парадигмы. Именно этим я сейчас занимаюсь. В новой теории конвективная турбулентность, т.е. хаос, создаваемый силами плавучести, порождает порядок в виде само-организованных структур. Напомню, что классическая теория, не различает конвективную турбулентность от механической, а любую турбулентность интерпретирует как хаос из порядка. Новая еретическая теория подсказана результатами наблюдений и доказана экспериментально. Чисто умозрительным путем (как в это делается в математике) такую теорию построить невозможно. В этом разница между математикой и физикой или другими естественными науками.
– Вашему характеру свойственно из любых обстоятельств выжимать максимум пользы. Способствовало ли это выезду из СССР в Европу?
– Я бы не назвал свой выезд из СССР выжиманием пользы. По стечению обстоятельств (см. мою публикацию "Эй профессор" в 1-ом номере журнала "Звезда" за 1994 г.) я в 1983 оказался безработным. Все знали, что за этим стоит всесильный первый секретарь Ленинградского обкома КПСС Романов. Единственным, кого это не испугало, оказался Владислав Александрович Румянцев (ныне академик РАН, а в те годы молодой заместитель директора Института Озероведения АН СССР). А ведь мы до этого даже не были знакомы! Румянцев просто сочувствовал и считал меня полезным для Института. Я безмерно ему благодарен. Румянцеву удалось склонить на свою сторону директора, академика Трешникова. Тот тоже оказался решительным человеком: ходил в обком, настаивал и получил-таки разрешение принять меня на работу. В результате, я был зачислен техником или лаборантом, но, в действительности, с наслаждением занимался научной работой в новой для меня области – озероведении, где переплетаются физические, химические и биологические процессы. Пре этом я руководил подготовкой нескольких диссертаций, но без того, чтобы моя фамилия была упомянута в авторефератах, публиковал статьи в русских и международных журналах и издал две книги на русском языке тут же переизданные на английском. Тем временем советский режим смягчался. Я стал получать приглашения из Западной Европы и США прочитать курс лекций или занять временную позицию как visiting scientist или visiting professor.
Первая такая командировка состоялась в 1990 году, ровно на год, в национальную лабораторию RISOE в Дании. Затем последовали Институт метеорологии имени Макса Планка и Институт полярных и морских исследований в Германии (1991-1997). Затем я занял по конкурсу должность зав. кафедрой метеорологии в Университете г. Упсала (Швеция, 1998-2039). С 2004 г., выйдя по возрасту в отставку с поста зав. кафедрой, я работаю как профессор и руководитель европейских или национальных проектов сначала в Финляндии, а с 2011 г. в России и Финляндии, в частности как со-руководитель (вместе с профессором Маркку Кулмала) Европейско-Российско-Китайской программы Pan-Eurasihan Experiment (PEEX). Эти 16 лет – самый продуктивный период моей научай карьеры.
– В идеальном варианте, какими Вы видите результаты Вашей работы?
Я немного отвлекусь. В начале ХХ века Вильгелм Бьеркнес поставил задачу – превратить метеорологию из описательной науки, какой он её застал, в полноправный раздел физики. Это достигнуто: современная метеорология в значительной мере и есть физика (а лучше сказать физика и химия) погоды и климата. Современные изменения окружающей среды, а это не только беспрецедентно быстрое потепление, но и не менее грозное глобальное загрязнение, бесспорно антропогенного происхождения, ставят перед нами концептуальную и в то же время абсолютно практическую задачу – создать (причем быстро) науку о системе климат-биосфера-техносфера. Теперь отвечаю на Ваш вопрос. Именно в этой, создающейся на наших глазах науке, результаты моей работы более всего востребованы: турбулентность – главный механизм, увязывающий физические, химические и биологические процессы в атмосфере и гидросфере, а планетарный пограничных слой атмосферы в сущности и составляет ту часть системы климат-биосфера-техносфера, в которой мы живем.
Беседовала Татьяна Пономаренко